Инспектор ливней и снежных бурь - Генри Дэвид Торо

многие жители Конкорда, собрались на рассвете, чтобы с помощью еще большего отряда солдат препроводить в рабство – такое глубокое, какое только знал свет, – ни в чем не повинного человека, зная, что он ни в чем не повинен31. Абсолютно неважно – я хочу, чтобы вы подумали над этим, – кем был этот человек, был ли он Иисусом Христом или кем-то другим, ибо как поступаете по отношению к меньшим его братьям, так поступаете по отношению к нему. Неужели вы думаете, что он остался бы здесь на свободе и допустил бы, чтобы чернокожий пошел в рабство вместо него? Они отправили его обратно в рабство, говорю я, чтобы он жил в рабстве вместе с остальными тремя миллионами – заметьте это себе, – которых та же самая рабовладельческая, или рабская, власть на Севере и на Юге держит в этом состоянии. Три миллиона, которые в отличие от прежде упомянутых трех миллионов не отстаивают право на самоуправление, а просто-напросто убегают и держатся подальше от своей тюрьмы.

Неделю спустя жители нашего города, оказавшие в этом деле особенную поддержку бостонским властям, звонили в колокола и стреляли из пушек в честь мужества и свободомыслия тех людей, которые собрались у моста. Можно подумать, что те три миллиона человек бились, чтобы освободиться самим, но держать в рабстве другие три миллиона. Но, господа, даже последовательность, хотя ее часто ругают, бывает иногда добродетелью. Каждый гуманный и разумный житель или жительница Конкорда, слыша эти колокола и пушки, вместо того чтобы думать о событиях 19 апреля 1775 года, вспоминали 12 апреля 1851 года.

Я хочу сказать согражданам, что, каковы бы ни были законы, ни отдельный человек, ни нация не могут, совершив даже малейшую несправедливость, избежать расплаты. Правительство, сознательно творящее несправедливость – и упорствующее в этом! – станет в конце концов посмешищем для всего мира.

О рабстве в Америке говорилось много, но я думаю, что мы не поняли еще, что такое рабство. Если бы я всерьез предложил конгрессу перемолоть человечество на колбасу, не сомневаюсь, что большинство улыбнулось бы на это, а если бы кто-либо отнесся к моему предложению серьезно, то счел бы, что я предлагаю нечто гораздо худшее, чем конгресс когда-нибудь осуществлял. Но, господа, если кто-либо из вас скажет мне, что превратить человека в колбасу гораздо хуже – или просто хуже, – чем сделать его рабом, чем принять закон о беглых рабах, я назову его глупцом, умственно неполноценным человеком, который видит различия там, где их нет. Первое предложение столь же разумно, как и второе.

Когда я читал отчет о поимке беглеца и возвращении его в рабство – а читал я его в воскресенье вечером – и прочел также то, о чем здесь не читали, а именно: человек, который творил молитву на пристани, был Даниелом Фостером из Конкорда, я не мог не почувствовать некоторой гордости, потому что из всех городов республики только Конкорд был назван как участник этого нового чаепития36. Подобно тому как он занял определенное место в первой главе истории Массачусетса, так он займет место и в следующей, может быть, самой важной части истории Массачусетса. Но моим вторым чувством, когда я раздумывал, как недолго этот человек прожил в нашем городе, были сомнение и стыд, так как жители Конкорда за последнее время не сделали ничего для того, чтобы их город упоминали в связи с теми событиями.

Много говорят о том, что этот закон попирается. Делать это вовсе нетрудно. Такой закон не подымается до уровня головы или разума: ему место только в грязи. Он вырос в грязи и пыли, на уровне ног, и каждый свободно идущий человек, если он не прибегает к софизмам и уверткам и не обходит, подобно милосердным индусам, всех ядовитых гадов, непременно на него наступит и будет, таким образом, попирать его ногами.

Дело дошло до того, что друзья свободы, друзья раба содрогнулись при мысли о том, что его судьба находится в руках так называемых законных судов нашей страны. Люди не верят, что с ним поступят по справедливости. Судья решит так или иначе, в лучшем случае это будет случайностью. Ясно, что в столь важном деле он не компетентен. Я не доверил бы жизнь своего друга судьям всех верховных судов мира, вместе взятым, и не хотел бы, чтобы они приносили в жертву или спасали жизнь моего друга, опираясь на прецедент. Я гораздо охотнее положился бы на народ, что уже само по себе было бы прецедентом для потомков. Бго голосование, по крайней мере, представило бы какую-то ценность. Но тут мы имеем всего лишь скованное предрассудками суждение одного человека, в любом случае ничего не значащее.

Думаю, что недавние события поучительны: они отлично показали, как у нас вершится правосудие, вернее, где нужно искать подлинную справедливость в любом обществе. Для суда может оказаться роковым тот факт, что люди вынуждены обходить суд. Они узнают, что суды пригодны лишь для хорошей погоды и для самых мелких дел.

(Далее две страницы дневника отсутствуют) давайте иметь собственное мнение; давайте будем жителями города, а не пригорода, столь же удаленного от Бостона в этом смысле, как мы были отделены старой дорогой, что вела через Лексингтон; пусть наш город будет местом, где тирания встречает твердый отпор и, потерпев поражение, возвращается на свои корабли.

В Конкорде сохранилось еще несколько подобных мостов, и он собирает налоги на то, чтобы содержать их в порядке. Неужели он не может набрать людей, чтобы защитить их?

В числе необходимых мер я предложил бы аболиционистам, среди прочего, предпринять такой же энергичный, серьезный и решительный поход против прессы, какой они успешно провели против церкви. Церковь за последнюю пару лет стала заметно лучше, да, даже за последние две недели, а пресса почте вся без исключения продажна. Я считаю, что в нашей стране пресса оказывает более сильное и гораздо более пагубное влияние, чем церковь. Мы не отличаемся религиозностью, но мы нация политиков. Мы не очень-то чтим Библию и не читаем ее, но мы чтим газету и читаем ее. Это библия, которую мы читаем каждое утро и каждый вечер, стоя и сидя, в поездке и на ходу. Эту библию каждый носит в кармане, она лежит на каждом стопе и прилавке, ее неустанно распространяют почта и тысячи миссионеров. Это единственная книга, которую Америка издала и которая способна оказывать колоссальное влияние – хорошее или плохое. Редактор – это проповедник, которого вы добровольно содержите. Он вам обходится в среднем по центу в день, зато не надо платить за церковную скамью. Но часто ли эти проповедники проповедуют истину? Я повторю мнение многих просвещенных иностранцев и собственное свое убеждение, когда скажу, что ни в одной стране, вероятно, не было столь гнусных тиранов, какими являются редакторы периодической печати в нашей стране. Почти без исключения наша пресса раболепна и беспринципна. Коммонуэлс, Либерейтор, насколько мне известно, единственные газеты, осудившие подлость и трусость городских властей, которые они недавно продемонстрировали. Другие газеты, почта без исключения, – Адвертайзер, Транскрипт, Джорнел, «Таймс, Би, Гералд и так далее – тоном своих статей, касавшихся Закона о беглых рабах и возвращения раба хозяину, оскорбляют здравый смысл нации. Можно подумать, что они пишут так главным образом потому, что желают снискать одобрение своих покровителей, а также потому, что не подозревают о возможности более здравого подхода.

Но возблагодарим судьбу за то, что этот проповедник более уязвим для оружия реформатора, чем священник-отступник. Свободным людям Новой Англии достаточно отказаться покупать и читать эти газеты, им достаточно придержать свои центы, чтобы сразу убить их целую дюжину.

26 апреля. Судья, чьи слова определяют судьбу человека на веки вечные, не тот, кто всего лишь провозглашает решение закона, но тот, кем бы он ни был, кто из любви к истине, без предрассудков, внушенных людскими обычаями и установлениями, высказывает свое подлинное мнение и выносит ему приговор. Именно он